СПЕКТАКЛЬ «БЕЗУМНЫЙ ДЕНЬ, ИЛИ ЖЕНИТЬБА ФИГАРО» НА СЦЕНЕ МХАТ

Легендарный спектакль — да, именно так определил характер и значение поставленного К.С. Станиславским в Художественном театре спектакля «Женитьба Фигаро», премьера которого состоялась 28-го апреля 1927 года, один из современных исследователей режиссерского искусства К.С. Станиславского. (Кстати, а премьера в «Комеди Франсез» состоялась — 27 апреля 1784 года: ровно 143 года разницы!) И в этом не было никакого преувеличения. Не случайно спектакль более тридцати лет не сходил со сцены театра, пользуясь неизменной любовью зрителей и 20-х и 40-х годов, хотя Сталин и отозвался о спектакле: «… Это пустяковая, бессодержательная вещь. Шутки дармоедов и их прислужников».

Его любили не только зрители, но и создатели — режиссеры Станиславский, Телешева и Вершилов. Музыку написал Рейнгольд Глиэр и по свидетельству Марии Осиповны Кнебель, «песни из «Фигаро» распевала вся Москва!».

В 1950 году была создана радио версия спектакля, которую, к счастью, и сегодня можно прослушать.

Действующие лица и исполнители:

Граф Альмавива, коррехидор Андалузии – Борис Ливанов
Графиня, его жена – Ангелина Степанова
Фигаро, камердинер графа и управляющий замком – Марк Прудкин
Сюзанна, первая камеристка графини и невеста Фигаро – Ольга Андровская
Марселина, экономка в замке – Фаина Шевченко
Антонио, садовник в замке, дядя Сюзанны – Михаил Яншин
Фаншетта, его дочь – Вера Бендина
Керубино, первый паж графа – Александр Комиссаров
Бартоло, доктор из Севильи – Виктор Станицын
Базиль, учитель музыки и пения – Григорий Конский
Бридуазон, судья – Борис Петкер
Дубльмен, секретарь суда – Василий Марков
Педрильо, егерь – А. Гузеев
Трипп-Солейль, пастух – Владимир Грибков

Пояснительный текст читает Павел Массальский
В эпизодах и массовых сценах – артисты театра.

Задумав в своей постановке «Женитьбы Фигаро» раскрыть для современности социальную революционную сущность классической комедии Бомарше, Станиславский был твердо убежден, что художник А.Я. Головин и есть тот мастер театральной живописи, который ему нужен.

Головин Александр художник — Александр Яковлевич Головин (1863-1930)
Автопортрет на фоне золотистого платка. 1927 год

Договоренность с Головиным была достигнута в июне 1925 года. Однако в театре долго еще никто не видел никаких практических результатов совместной деятельности мастеров. Этому были свои особые причины. Художник находился в преклонном возрасте, был тяжело болен и оказался не в состоянии работать в напряженном режиме, предложенном ему театром. В течение полугода длилось взаимное «выжидание». Однако долготерпение Станиславского и не принесшее никаких положительных результатов его полугодовое ожидание начинали уже оборачиваться против самого К.С.: возникла опасность срыва плана постановки по срокам, так как в производственных мастерских театра для нормальной текущей работы цехов из-за отсутствия точных заказов стали складываться неблагоприятные условия. Терпение творческих коллег Станиславского, – членов его оперативного постановочного «штаба», – также окончательно уже истощилось. Настойчивые просьбы Б.И. Вершилова и Е.С. Телешевой, обращенные к Станиславскому, привели к тому, что 10 марта 1926 года К.С. приступил, наконец, к разрешению всех главных вопросов, касавшихся декорационного оформления спектакля, что дало потом возможность развернуть в производственных мастерских планомерную подготовительную работу. Станиславский потребовал книгу «Журнала протоколов» репетиций «Женитьбы Фигаро» и, открыв ее на чистой странице, начал молча чертить своим «вечным пером» набросок планировки декорации картин спектакля, которые происходят в «башне», где должна находиться комната Фигаро и Сюзанны.

Высказав свои соображения относительно характера и конструктивного решения целостного образа декорационного оформления будущего спектакля, Станиславский снова взял свое «вечное перо». Он решил теперь записать на страницах «Журнала протоколов», подле своих чертежей планировок, режиссерские рекомендации о костюмах персонажей пьесы. «Костюм – общая основа, – записал К.С.- Должна быть большая разница между кухней и дворцом. Помнить – свадьба бедной горничной в безумно, бессмысленно роскошном дворце. Всех исполнителей костюмы (не выключая Фигаро и Сюзанны – очень простые, демократические) (нужды нет, что они дворцовые слуги.) Безумно, бессмысленно все, что относится ко двору».

Фигаро – 2 костюма – бедный, рабочий, и тоже бедный, но приноровленный к свадьбе. Сюзанна – 1) простое (очень простое) платье служанки; 2) венчальное платье – наивное, бедноватое с роскошным венчальным убором (не вяжется с бедным костюмом): 5 акт – платье графини из 4 акта. Бартоло – 1) дорожный костюм, ручные чемоданы, плащ, шляпа, палка; 2) получше костюм для других актов. Марселина — 1 акт — простой костюм, но не по годам молодой (бантики и вся дворцовая ерунда и кружева). 2 акт – шаль или платок, или плащ, с которым она бегала в деревню. 3 акт – суд – платье для 18-летней девицы (невеста). 4 акт – солидное, но роскошное дворцовое платье (мать).

Базиль – 1 костюм. Хотелось совсем духовный костюм, но с гитарой и молитвенником. Неопрятный, худой, высокий, – длинные пальцы… Керубино – 1 – паж (оч[ень] замысловатый, роскошный по-дворцовому). 2 – военный, офицерский костюм (погрубее – больше солдатский, чтоб была большая разница с 1-м актом. Плащ. Куртка. 4-й акт – костюм крестьянской девушки (головной убор, крестьянский, который сдирают) («сдирают» – стаскивают головной убор во время действия. – В.Н.) Костюм подемократичнее. Антонио – II и III – рабочий фартук грязный. IV – его наивно парадное платье. Судья Бридуазон – толстый (пузан). Парадная судейская мантия, а самый костюм погрязней. Дубльмен – секретарь. Высокий, худой – оч[ень] официален. Справа большой карман. Костюм прост. Плюс – судейская мантия и пр. Судебн. пристав (хотелось бы деревенский пристав) – попроще. Пастух – подемократич[нее] – придурковат (призван устраивать потешные огни). Деревенские парни, прислуга на свадьбе, конюхи, егеря, лакеи. Надо, чтобы картина свадьбы была очень демократична, на заднем дворе – при бедном костюме – наивные детали свадебных украшений (то же во всем наивном убранстве стен и свадебных столов и графский трон на свадьбе). Количество всего-навсего 16. Граф – 1-й акт – утренний роскошный нелепый костюм (лето). 2-й акт – охотничий костюм (то же). 3-й акт – суд. 4-й акт – свадьба – очень парадный костюм. 5-й акт – ночной (плащ). Педрильо – егерь. Графиня – 1-й акт – утренний костюм, роскошный шелковый. 2-й акт – дневной (оч[ень] немного роскошен). 4-й акт – свадьба – самый роскошный, царский. 5-й акт – платье Сюзанны. Сюзанна держит в руках платье, чепец и ленты графини. Потом это платье прячет Керубино. Фаншетта – демократич. девочка 13–14 лет (любит наряжаться. Но эта любовь проявляется весьма наивно). Пастушка – 14–15 лет. 15 деревенских девушек – кухарки, горничные, садовницы (пололки). Есть и 2–3 старухи».

В этой «общей основе костюма» заключена идейная и художественная «директива» режиссера всем, кто должен принимать участие в создании спектакля. И в первую очередь, конечно, А.Я. Головину.

Вскоре после совещания, состоявшегося 10 марта 1926 года, И.Я. Гремиславский снял для Головина копии с планировок К.С., а также его записи «общей основы костюмов». Кроме этих копий, были собраны и прочие материалы о режиссерском замысле спектакля – в частности отдельные выдержки из высказываний Станиславского. Необходимо было как можно скорее загрузить заказами по «Женитьбе Фигаро» производственные мастерские театра. Вся дальнейшая работа по подготовке зависела теперь во многом от того, как скоро Головин представит театру в законченном виде хотя бы часть эскизов костюмов и декораций. Нельзя было терять больше ни одного дня, поэтому Гремиславский собирался срочно выехать в Детское Село, где жил А.Я. Головин, чтобы вручить художнику предназначенные ему материалы…

Таковы были события, которые послужили началом последующей творческой дружбы Станиславского и Головина. Содружество это само по себе было беспримерным и оставило заметный след в истории театральной культуры.

В мае 1926 года К.С. получил, наконец, от Головина небольшой пакет с долгожданными первыми эскизами. Краткая записка художника, находившаяся в пакете, содержала следующее:

«Я высылаю Вам несколько костюмов и не знаю, подойдут ли они Вам и так ли я Вас понял; я все-таки ввожу испанский элемент чуть-чуть на французский лад».

На третий день после получения этой первой вести из Детского Села, 28 мая Станиславский написал Головину ответное письмо:

«Дорогой, любимый и высокочтимый Александр Яковлевич! Вы сами, Ваш талант, Ваши эскизы очаровательны и восхитительны, как всегда. Именно так и нужно; не карменистую Испанию, а французскую. Иначе это не подойдет к Бомарше. Чувствую, что это будет восхитительной Вашей работой. Дал бы бог Вам сил и энергии провести ее, а за огромный успех я ручаюсь. Если Вы хотите, чтобы все было сделано с большим толком и без особой поспешности, — по мере изготовления эскизов присылайте их. Пока я еще здесь и могу сам выдавать в работу и делать пробные костюмы под своим наблюдением. Если это не успеем сделать до отъезда, то будет хуже. […] Шепните, какая пьеса манит Вас для постановки после «Фигаро». Жму крепко руку, люблю, восхищаюсь и радуюсь работать с Вами.

Сердечно преданный, К. Станиславский».

Первые эскизы костюмов, присланные Головиным, действительно привели Станиславского в неописуемый восторг. С необычайной бережностью он рассматривал их, продумывая каждый костюм. Большинство из них было предназначено для персонажей из народных сцен. Тщательно изучив эскизы, Станиславский стал немедленно подбирать актеров, подходящих по своей индивидуальности на роли персонажей из Народа. Не проходило ни дня, чтобы К.С. не наведался в пошивочную мастерскую театра, где принимался внимательно и придирчиво следить за качеством и точностью изготовления каждого костюма по головинским эскизам.

«…Станиславский был влюблен в эскизы Головина, относился к ним с необычайной бережливостью, долго продумывал каждый костюм, даже из народной сцены, подбирал соответствующих исполнителей и следил за тщательностью исполнения (здесь нам помогала великолепный художник в этой области – Н.П. Ламанова)».

Борис Ильич Вершилов
Воспоминания о постановке спектакля «Безумный день или Женитьба Фигаро»
(После 1945г.) ф.1, по 93, ед.хр.187

Получив от Станиславского ответное письмо, Головин также несказанно обрадовался тому, что «угадал и почувствовал» основное «зерно» художественного замысла режиссера. С огромным увлечением он вновь приступил к работе, создавая эскизы костюмов и гримов других персонажей спектакля, и, наконец, занялся первыми набросками эскизов декораций тех картин «Женитьбы Фигаро», для которых К.С. начертил свои режиссерские планировки.

Вскоре Станиславский уехал из Москвы на отдых. Со времени его отъезда прошло, примерно, около полутора месяцев. За это время в театре и в Оперной студии возникли срочные, неотложные дела, требовавшие присутствия К.С., поэтому в начале двадцатых чисел августа он решил возвратиться в Москву на несколько дней. К величайшей радости К.С. в театре его давно ожидала посылка от Головина, в которой находились долгожданные эскизы! Они убедили Станиславского в том, что декорационный образ постановки уже созрел у Головина и приобрел в его живописном воплощении законченные художественные формы.

Взволнованный яркими впечатлениями Станиславский пишет художнику 29 августа 1926 года нижеследующее письмо:

«<…> Шитье костюмов. Мы делали пробы шитья черновых костюмов обычными портными и портнихами. Эта проба выяснила с большой очевидностью, что эти люди аромата Вашего таланта передать не смогут. Нам ничего не оставалось делать, как обратиться к тому лицу, которое мы считаем в Москве единственно художественно чутким для работы с Вашими эскизами. Этим человеком оказалась Ламанова. Вероятно, Вы думаете, что она обычная портниха, которая каждому современному костюму придает модный фасон. Ламанова большая художница, которая увидав Ваши эскизы, вспыхнула настоящим артистическим горением. Она для каждого костюма собственными руками будет искать не шаблонных и модных, а индивидуальных приемов шитья. Другого выхода мы не видим, даже если бы в Ленинграде оказалась такая мастерская, которая взялась бы за дело. Потому что немыслимая вещь – шить костюмы в Ленинграде на актеров, которые находятся в Москве. Подробности по этому делу и характеристику Ламановой Вам расскажет Гремиславский.<…>»

№ 218 Письмо К.С. Станиславского А.Я. Головину
Москва 29 августа 1926 года М., «Искусство», 1999, с. 247,248

Это был удивительный союз прекрасного художника Александра Яковлевича Головина и художника театрального костюма Надежды Петровны Ламановой. Головин не просто писал свои эскизы, он задумывался над последующим их исполнением.

«...Добиваясь ясности покроя костюма, Головин считал целесообразным изображать фигуру в статичной позе. Однако, избегая эффектной красивости рисунка, он тем не менее создавал яркий образ того персонажа, которого актеру предстоит изобразить на сцене. Благодаря этому костюмы по эскизам Головина всегда выигрывали на живом человеке, становились еще выразительней. Рисуя на эскизе человеческую фигуру, Головин часто проверял ее на натуре (поза, кисти рук, поворот головы и т. п.)» (Головин. Сборник. Л.—М.: Искусство, 1960, с. 256.)

Неудивительно, что К.С. Станиславский так восхищался эскизами Головина еще и потому, что они были гармоничны по цвету:

«...Костюмы, по убеждению Головина, необходимо подчинять общей цветовой гамме, они должны создавать музыку цвета...» (Головин. Сборник. Л.—М.:Искусство, 1960, с. 256.)

В октябре 1926 года Ольга Сергеевна Бокшанская, секретарь дирекции МХАТа и личный секретарь В. И. Немировича-Данченко, в письме Владимиру Ивановичу рассказывает о репетициях «Женитьбы Фигаро» и в частности о костюмах.

Ольга Сергеевна Бокшанская (1891-1948)

«<…> К.C. ведет репетиции по «Свадьбе Фигаро». Головин пока представил эскизы всех костюмов – великолепные. Костюмы шьются под наблюдением Ламановой. Кроме того, удалось от Головина выудить эскиз первого действия. Остальных пока нет. Декорации будет писать Ив. Як., который уж раз ездил к Головину и скоро поедет снова. И над костюмами он тоже наблюдает. Вообще по постановочной части шли какие-то перемены, предлагались какие-то изменения в смысле организации, и, по-видимому, будет утверждено такое положение: Симов заведует всей худ.-пост. Частью (Примечание: В.А. Симов с сезона 1925/26 г. вернулся в МХАТ сперва как участник экспериментальной лаборатории при театре, а затем как руководитель художественно-постановочной части.), его помощник и зав. пост. частью – Ив. Як. (Примечание: Гремиславский), а Гудков заведует сценой. <…>»

103. О.С. Бокшанская – Вл. И. Немировичу-Данченко
Москва, 14-го октября 1926 года
Письмо №5

В самом начале декабря Станиславский заболел, и, когда почувствовал себя в состоянии работать, репетировал «Женитьбу Фигаро» 22 и 23 декабря у себя на квартире. После выздоровления, появившись в театре, он репетировал в течение четырех дней – 28, 29, 30 и 31 декабря. В это время общий процесс постановки наладился. Работа на сцене и в производственных мастерских приобрела согласованный трудовой ритм.

В режиссерском «штабе» было решено организовать накануне Нового года просмотр костюмов. Они были только что закончены в пошивочной мастерской театра, соответствующим образом окрашены и расцвечены художниками-декораторами под руководством Ламановой и Гремиславского.

Обычный просмотр костюмов, который всегда назначает режиссура в рабочее репетиционное время, неожиданно превратился в подлинное событие. В этот день весь Художественный театр ликовал. Актеры впервые за весь долгий репетиционный период надели костюмы, сшитые индивидуально по фигуре каждого исполнителя, и все вышли на ярко освещенную сцену. В зрительном зале театра собралось множество людей. В основном это были свободные от других репетиций и не занятые в «Женитьбе Фигаро» актеры. Присутствовали также и работники производственных мастерских – люди, чьи умные, талантливые руки с любовью кроили, шили, окрашивали и разглаживали изумительные по художественной выразительности форм и живописности красок костюмы. Все эти скромные труженики и труженицы, кого никогда не видят театральные зрители, были счастливы. В полном свете огней всех софитов и рампы костюмы оживали на актерах и актрисах превращаясь в произведения высокого искусства. Но сами актеры и особенно актрисы еще не верили тому, что надетые на них костюмы, в общем живописном ансамбле, производят чарующее впечатление. Исполнители ролей персонажей из «народа», не исключая Фигаро и Сюзанны, были одеты просто, даже, как казалось актерам, бедновато. «Мы плакали, — рассказывала О.Н. Андровская в беседе с Виталием Михайловичем Некрасовым, — и сетовали на то, что К.С. всех нас нарядил в дерюгу…». Конечно, это было лишь временное и обманчивое субъективное впечатление, которое вскоре рассеялось.

В режиссерском кресле сидел К.С. Станиславский и радостно аплодировал. Пристально всматриваясь в каждую фигуру на сцене, он взволнованно и оживленно делился своими впечатлениями с И.Я. Гремиславским и находившимися с ним рядом режиссерами. Увидев сидевшую поблизости Надежду Петровну Ламанову, Станиславский встал и подошел к ней. Восхищенный ее высоким художественным вкусом, он выразил свою глубокую признательность талантливой художнице-портнихе и поблагодарил ее за блистательное мастерство, вложенное ею в изготовление каждого костюма. По окончании просмотра К.С., не выходя из зрительного зала, написал текст телеграммы А.Я. Головину и распорядился немедленно отправить ее художнику в Детское Село. В немногих словах телеграммы было выражено все, что переполняло тогда души присутствовавших вместе со Станиславским в зрительном зале Художественного театра:

«31 декабря 1926 года, Москва.

От своего имени и от имени всего театра шлю горячо любимому гению наши дружеские поздравления Новым годом, новыми ослепительными созданиями. Сегодня был просмотр костюмов. Слышали ли Вы в Детском овации наши? Костюмы удались на славу.

Станиславский».

Впечатление от просмотра было настолько ярким, что Надежде Петровне 1 января 1927 года было посвящено стихотворение:

Самое свежее воспоминание о том, что случилось вчера

Мы сорок костюмов вчера показали,
Уж мы их таскали, таскали, таскали...
Букеты из роз, эспадрильи и банты
Мы все притащили на суд, и таланты
Вождя оценили как надо.
Мы были все искренне этому рады.

Наряды мы все растащив по уборным,
Дивяся натёртым полам корридорным,
Актёров, актрис мы одели на-диво;
Работали рьяно и бешено живо...

Звонок прозвенел, полетели мы вниз
Со сцены смотреть на костюмы актрис
Надежда Петровна с Надеждой Сергеевной
И с ними всегда и везде А.И.В.
Идут, как и надо, у нас во главе;

Летели неслышно по мягким коврам,
И вот мы уж в зале, и вот мы уж там,
Где сердце трепещет пред чайкой летящей,
Где публики много на сцену смотрящей
На бурный поток дорогого искусства,
В сравнении с чем всё ничтожно и пусто.

Раздвинулся холст... И эскизы воскресли...
Невольно мы все так и ёрзнули в кресле,
Столп МХАТ'а увидел и хлопнул руками,
И хлопнули все, кто сидел перед нами...
Прекрасный и мягкий на взгляд колорит
В силе таланта вождя говорит.

Смотрел столп смотрел, смотрел и хвалил,
Устроить овацию он предложил
Надежде Петровне за то, что она
Художеством чистым в твореньях полна.

Надежде Петровне от Васильевой. Работа на постановку "Женитьба Фигаро".

ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, фонд 141, ед. хр. 58

Еще один показ костюмов состоялся 12 февраля 1927 года. Об этом Вл. И. Немировичу-Данченко пишет в письме Ольга Сергеевна Бокшанская.

«<…> Сегодня у нас был показ гримов и костюмов исполнителей «Фигаро». Вчера показывали участники народных сцен, но не К.С-чу, а только Телешевой и Вершилову. Сегодня же смотрел К.С. Костюмы изумительны и выполнены превосходно Ламановой, которой после показа аплодировала труппа. Совершенно исключительны костюмы графа, графини, их приближенных, очень забавны – остальных персонажей. Ник. Аф. получил такой уморительный костюм, что все хохотали так же, как он когда-то – помните – вышел на показе гримов «Анго» Лушаром. Пожалуй, еще смешнее Лушара, потому что ему сделали невероятнейшую фигуру с каким-то животиком почти у колен. Ужасно смешной (Прим. Н.А.Подгорный играл в «Женитьбе Фигаро» учителя музыки Базиля.). К.С. был чрезвычайно доволен. <…>»

127. О.С. Бокшанская – Вл. И. Немировичу-Данченко
Москва, 12 февраля 1927 года
Письмо № 26

27 апреля состоялась генеральная репетиция. И на ней не обошлось без конфуза.

«<…> Возвращаюсь снова к «Фигаро». Стало быть, спектакль вчера шел довольно вяло. И все хотелось того ликующего настроения, какое было в пятницу перед Пасхой. Я надеялась, что последний акт подымет настроение до высшей точки. И вдруг – в самом начале акта – ужасное происшествие. Завадский, несмотря на предупреждение пом. режиссера, прибегавшего к нему в уборную, не только опоздал, но вообще вовсе не пришел на выход, когда по пьесе от его выхода должна произойти страшная суматоха и беготня. Мы все в зале, зная пьесу, похолодели, что же сказать об участвующих, которые не знали, что ж им делать. Они сыграли суматоху без графа и играли ее до тех пор, пока не прибежал он на сцену. Может быть, для всей чужой публики, что сидела в зале, это замешательство не было заметно, но для актеров на сцене оно было ужасно. Подумайте, в каком состоянии Завадский играл следующую затем его сцену с графиней, переодетой Сюзанной, и как вообще пошел акт дальше. Однако финал настолько зажигателен, что как только началось вращение сцены, с постепенными остановками, показывающими парк в самых различных комбинациях, начались аплодисменты, которые разрастались от живой музыки и веселого танца всей молодежи. Занавес снова давали бесконечное число раз, вызвали, конечно, на сцену К.С., который привел туда всех работавших по спектаклю: Телешеву и Вершилова, Глиэра, Гремиславского, великолепно исполнившего задания Головина, Ламанову, которой К.С. очарован за чудесное исполнение костюмов. Успех был настолько велик, что К.С., хоть и очень сердился на сцене потом и выговаривал за погрешности технической части, но все же быстро сменил гнев на милость. И на сегодняшних замечаниях, как говорили, он был добр. <…>»

130. О.С. Бокшанская – Вл. И. Немировичу-Данченко.
Москва, 27 апреля 1927 года
Письмо № 34

Премьера спектакля «Безумный день, или Женитьба Фигаро», состоявшаяся на сцене МХАТ – как и было объявлено – 28 апреля 1927 года, прошла с огромным успехом.

«После конца пьесы стоял ор, и крик, бесконечные аплодисменты, и овации, и занавес пришлось давать не меньше 10 раз, причем, конечно, на сцену вызвали К[онстантина] С[ергеевича] и всех сотрудников, которых вывел он <...> Громаднейший успех "Фигаро" пока еще — успех К[онстантина] С[ергеевича] и Головина».

29 апреля 1927
Письмо О.С. Бокшанской — С.Л. Бертенсону
Летопись, т.4, с. 37

Еще одним свидетелем фантастического успеха пьесы стал юный Виталий Яковлевич Виленкин (1911-1997), позже ставший личным секретарем В.И. Немировича-Данченко и В.И. Качалова, известный сейчас советский и российский театровед:

Виталий Яковлевич Виленкин

«Отлично помню, как на втором представлении «Безумного дня, или Женитьбы Фигаро», когда в зале вокруг него бушевала овация, он (Прим. К.С. Станиславский) сначала как будто решил ограничиться поклоном с места, стоя возле своего кресла в восьмом ряду, а потом так легко, так молодо взлетел по лесенке из партера на сцену, чтобы вывести на поклоны всех исполнителей главных ролей и своих помощников — режиссеров спектакля. Меня поразило, что прежде всех актрис он вывел к рампе старейшую, знаменитую в Москве портниху-художницу Н.П. Ламанову, которая делала для этого спектакля костюмы по изумительным эскизам Головина, и поцеловал ей руку. А когда он, стоя об руку с актерами посреди этого чудесного головинского сада с боскетами и ярко освещенными беседками, которые только что кружились перед нами в таком заразительно-веселом ритме финала, улыбаясь кланялся публике, — казалось, что это еще один финал спектакля, еще более праздничный, красивый и радостный. И с каким же восхищением, с каким обожанием смотрели на него актеры!»

В телеграмме Александру Яковлевичу Головину от 30 апреля Станиславский выразил мысли и чувства, вызванные этим событием. Текст телеграммы, вопреки сложившейся привычке, Константин Сергеевич старался писать неторопливо и разборчиво, насыщая каждое слово горячим чувством благодарной, светлой радости:

«Зачарованный Вашим гением зрительный зал совершенно неистовал от восторга. Несмолкаемыми рукоплесканиями, вызовами требовали Вас на сцену. Бесконечно жалеем, что Вас не было на этом настоящем и громадном Вашем празднике. Весь состав нашего театра и я еще раз поздравляем Вас, нашего дорогого, любимого и гениального художника. Верим, что следующие наши постановки с Вашим участием будут Вашим триумфом.

Станиславский».

Критики писали о спектакле порой очень неприятные отзывы по поводу игры актеров, при этом выводя костюмы и декорации на первый план:

«<…> Да, все интерьеры «Женитьбы Фигаро» — действительно прекрасны, все линии парка очаровательны, все эти костюмы — восхитительны.

Страусовые перья, ленты, фижмы, кринолины нескольких платьев графини, парадный кринолин Марселины с затейливой росписью, утренний, охотничий, вечерний, и еще, и еще… костюмы графа — в наши жестко-скупые дни всяческих «Мосшвей» — решительно, кружат нам голову.
Вкус постановки нас опьяняет.
Версальская роскошь парка Альмавивы, после скромнейших сквериков комхоза, невольно волнуют, вызывая искренние овации.
Но ведь уберите всю эту, так сказать, материальную культуру, и у спектакля не обнаружится никакой внутренней сущности.
«Женитьба Фигаро» не сыграна.
Щедрое оформление прикрывает немощность сценической игры центральных персонажей.
Баталов застенчиво улыбается, произнося вскользь текст Фигаро.
Завадский чудесно носит замечательные костюмы, стройно гарцует, исполняя скорей служебную роль для искусства А. Головина и Н.П. Ламановой, чем актуальную для сценического действия. Его Альмавива ни влюбчив, ни ревнив, ни пылок, ни стремителен, ни комичен.
Этот герой присутствует отсутствуя и отсутствует присутствуя. Это ни горячо ни холодно. Только величаво красиво… как и все окружающее.
Сластенина — графиня утопает в «костюмерии». Ее проделки и проказы куда менее затейливы, игра куда менее жизнерадостна, и фразы роли менее чеканны, чем у автора.<…>»

Микаэло <С. А. Марголин>
«ЖЕНИТЬБА ФИГАРО» В МОСКОВСКОМ ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕАТРЕ
«Программы государственных академических театров», М., 1927, № 19

По достоинству оценили критики работу А.Я Головина и Н.П. Ламановой:

«<…> Участие А. Я. Головина выразилось в изготовлении эскизов всех зрелищных элементов спектакля, начиная от декорации и кончая всеми подробностями костюмов (к слову сказать — отлично выполненных Н. П. Ламановой).

Зная великолепное декоративное дарование мастера театральной живописи, легко было предвидеть, что и на этот раз Головин остается тем, что он есть, — декоратором прежде всего. Автор целого ряда блистательных спектаклей на бывшей Александринской и бывшей Мариинской сценах (Головин в пору своего совместного сотрудничества с Мейерхольдом 1908 – 1919 гг.), выработал точные формулы условного спектакля. Если Бенуа стремится воскресить видения прошлых эпох в виде монументальных декораций — пейзажей или тонко написанных интерьеров, то Головин стремится так разукрасить сцену, чтобы у зрителя возникло ощущение праздничной природы театра, чтобы переливы то ярких, то серебристо-нежных красочных сочетаний, блеск и сияние света рождали бы почти физиологическое ощущение радости и подъема. При этом Головин живо ощущает особенности стиля той эпохи и того автора, для которого он готовит декоративную оправу. Его воображение — изначально романтично. Поэтому так и прекрасны его декоративные шедевры — «Кармен», «Каменный гость», «Маскарад», «Гроза» или «Орфей», «Дон Жуан». Наконец, в творчестве Головина получила свое глубокое разрешение и идея просцениума, тесно связанная с общим театропониманием художника.<…>»

Н. Волков КАК ПОСТАВЛЕН «ФИГАРО» В МХАТ
«Программы государственных академических театров», М., 1927, № 20

Разгромные отзывы, появившиеся в прессе после премьерного спектакля «Женитьбы Фигаро» не производили на Станиславского удручающего впечатления. На все тревожные вопросы актеров, с которыми они обращались к нему после появления очередной излишне развязной, а порой и просто грубой рецензии или заметке о спектакле «Женитьбы Фигаро», — как рассказывал Виталию Михайловичу Некрасову А.М. Комиссаров, — К.С. обычно говорил: «Пусть пишут… Их дело критиковать, наше – создавать художественные спектакли. Мы стоим в своем искусстве на правильной позиции и верной дороге…»

Выступать в защиту постановки «Женитьбы Фигаро» с какими-либо объяснениями и возражениями критикам Станиславский считал делом совершенно бессмысленным. По его мнению, МХАТ уже достаточно убедительно и достойно ответил им всем: ответом театра была все возрастающая популярность спектакля у многочисленных зрителей.

В маленькой трагедии А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери» есть такие строки:

Бомарше говаривал мне: «Слушай, брат Сальери,
Как мысли черные к тебе придут,
Откупори шампанского бутылку
Иль перечти «Женитьбу Фигаро»»

Станиславскому удалось создать такой спектакль, что эти строки можно было бы смело дополнить:

Иль посмотри «Женитьбу Фигаро» на сцене МХАТ!

10 сентября 1934 года спектакль был показан участникам Международного театрального фестиваля — деятелям зарубежного театра. В тот день «все, кто мог проникнуть к нему (Станиславскому) в кабинет — за его ложей, — ворвались туда и буквально целовали ему руки и бросались на колени от восторга, уверяя К.С., что во всей Европе никто из них за всю жизнь не видел такого разрешения этой пьесы, ни вообще такого спектакля». (Ольга Андровская. «Исповедь актрисы». М., «АСТ-ПРЕСС КНИГА»)

К.С. Станиславский
среди участников спектакля Женитьба Фигаро и иностранных гостей Московского театрального фестиваля. 10 сентября 1934 г.

С договором между Надеждой Ламановой и театром можно ознакомиться в разделе «Договоры».

Костюмы из спектакля «Женитьба Фигаро» были показаны на выставках «Модельер, которому верил Станиславский» в московском Музее Моды и в Литературном музее им. Горького в 2016 году.